В конце мая глава совета «Фонда защиты прав человека» Гарри Каспаров в интервью «Радио Свобода» раскритиковал людей, которые остаются в России после начала войны. «Сегодня Россия — фашистская диктатура. <…> Все, кто сегодня там находится, на этих должностях, являются частью преступного режима», — сказал он.
Отдельно Каспаров высказался о работе адвокатов: «Того, кого власть хочет забрать, вы не вытащите из тюрьмы никогда. Кого власть хочет посадить — она сажает. <…> Что вы мне рассказываете, что они пытаются кого-то вытащить? Значит, власть не интересуют эти люди. <…> А вот вся эта либеральная шушера, которая продолжает нам рассказывать про репутацию, работает сегодня, так или иначе, на облагораживание чудовищного режима». Каспарову отвечает российский адвокат Даниил Берман.
Каспаров утверждает, что от юридической помощи политическим заключенным в России нет никакой пользы, более того, фактически это является поддержанием действующего режима. Я с этим категорически не согласен, но для того, чтобы в этом разобраться как следует, нужно смотреть с разных сторон.
Действительно, в России людей преследуют по политическим мотивам. И действительно, решения по таким делам выносятся не так, как в обычных уголовных и административных делах. В России и по обычным-то делам производства не отличаются особой законностью, а уж по политическим они легко выходят за какие-то красные линии, за которые не выходили до этого.
Хороший пример — «санитарное дело». Для девяти фигурантов была избрана мера пресечения в виде домашнего ареста, хотя само преступление небольшой тяжести, и по этим делам, как правило, назначают подписку о невыезде или обязательство о явке.
Примеров много, но задача ставится одна — человека, который занимается активизмом или политикой, напугать, „охладить“ его деятельность, и желательно — выдавить его из страны.
По административным делам людям за нарушение правил проведения пикетов, митингов назначают огромные штрафы, аресты по 15–30 суток. Для этого придумываются самые разнообразные статьи: невыполнение законного требуется сотрудника полиции, демонстрация нацистской символики, сейчас добавились статьи о дискредитации армии. Есть уголовная статья фейках, по которой очень много арестовывают: в Питере уже арестованы пять женщин.
Политические репрессии существуют — это уже факт. И я хочу задать вопрос: если Каспаров говорит, что мы, адвокаты, поддерживаем режим, то как мы должны действовать в такой ситуации по его мнению?
Есть человек. Его привозят в отдел полиции, в следственный комитет, спецприемник, следственный изолятор, колонию. Там он чувствует себя совершенно брошенным и потерянным. Люди с собственной позицией везде подвергаются давлению — со стороны следователя, со стороны дознавателя, наконец, со стороны сокамерников.
Этим людям проще переживать репрессии, изоляцию от общества, следствие, когда есть адвокат, который может хотя бы как-то поддержать, хотя бы примерно обрисовать последствия.
Понятно, что приговор будет. Но адвокат может разъяснить, насколько далеко все может зайти. Или если следователь пугает совсем страшными вещами — объяснить, что конкретно вот эти его тезисы все-таки выходят за рамки того, что действительно может случиться. Адвокат оказывает в том числе психологическую помощь, и это важно: человек не остается один.
Сто процентов моих подзащитных по политическим делам благодарят меня в первую очередь за то, что они не чувствовали себя брошенными и покинутыми. Если человек находится в следственном изоляторе и к нему хотя бы раз в две недели может приходить адвокат — он не чувствует, что он проиграл, что он брошен. Ему проще продолжать придерживаться своих политических убеждений. Не потерять себя и не предать себя.
Адвокаты не навязывают подзащитным позицию, но они стараются создать для человека условия, когда на него нельзя надавить, заставить предать себя и свои убеждения. Не дать человеку сдаться — для этого и нужен, в общем-то, адвокат.
Второй важный тезис — адвокаты проделывают массу бюрократической работы. Она действительно не имеет конкретного смысла с точки зрения того, что подзащитного не оправдают. Я пишу ходатайство — получают отказ. Ещё одно — снова отказ.
Но мы с вами отлично понимаем, что если есть 1937 год, то наступит и 1953. И возникнет вопрос: а что вообще происходило? Где фактура? Естественно, надо будет открывать материалы уголовных и административных дел, протоколы судебных процессов. Оказывать юридическую помощь лицам, преследуемые в уголовном порядке, могут только адвокаты, у них монополия на эту категорию дел. По административным делам еще могут помочь юристы по доверенности. Но, например, во время пандемии юристов даже в суд пытались не пускать — так что в массе это именно адвокаты.
И как потом доказать, что процесс был неправовым, если никто не возражал суду? А вдруг там действительно был состав преступления — кто же даст этому оценку, если не адвокат.
Адвокаты, которые защищают политзаключенных, рискуют не только своим адвокатским статусом, но и своей свободой, чтобы, по сути, вести летопись всего, что происходит. Если не будет адвокатов — как о таких процессах вообще узнают журналисты, граждане, мировое сообщество?
Когда страна изменится — именно адвокаты будут в любой момент готовы дать заключение о том, сколько было политзаключенных, по каким делам их преследовали, по каким статьям. Кто заслужил амнистию, кто должен быть реабилитирован.
Какую пользу я принесу как адвокат, если я порву свой российский паспорт, откажусь от адвокатского статуса, уеду в Европу и буду как Гарри Каспаров выступать на конференциях, оторванных от жизни?
Если бы моя работа была бесполезна, наверное, сами подзащитные мне бы об этом сказали. Но они, наоборот, спрашивают: «когда вы к нам приедете», «когда мы снова поговорим». К сожалению, я не могу построить прекрасную голливудскую картинку, где есть масса оправдательных приговоров и отказов в возбуждении уголовного дела по доносам сотрудников Центра по борьбе с экстремизмом. Но это не означает, что я должен все бросить и уехать.
