Даже в условиях военных репрессий передавать военному суду рассмотрение дела о театральной постановке, которую двумя годами ранее Союз театральных деятелей России наградил национальной театральной премией, кажется полным абсурдом. Да и какие основания — показания одного тайного свидетеля и самого доносчика плюс лженаучная экспертиза по неизвестной науке специальности деструктология?
Версий о причинах дела немало. Но что кажется очевидным — это заинтересованность силовиков в показательном театральном деле. Оно таким и стало — за пьесы не сажали даже в СССР эпохи «развитого социализма», то есть времен Хрущева и Брежнева, которые столь милы современной политической номенклатуре в России, по крайней мере ее части.
Но откуда у силовиков такой интерес к театру?
Театр посещает сравнительно малая доля россиян, эстетов-театралов среди силовиков тоже как-то незаметно. Но театр — важнейшая часть культуры, а значит, и политической жизни в России. Театр, если он хочет быть успешным, должен ловить общественное настроение и формировать его. А вот это уже интересует военно-политическое руководство страны. Для Кремля театр — прежде всего медиа о политике, которое нужно обязательно контролировать, особенно в военное время.
Профессиональный театр в России так и зародился — в 1672 году царь Алексей Михайлович «Тишайший» устраивает театральное представление в честь родившегося наследника Петра (будущего Первого). Представление про царя Артаксеркса, организованное под влиянием главы посольского приказа (тогдашнего главы МИД) Артамона Матвеева, было посланием о текущей политической ситуации и поддерживало авторитет царя, его жены и наследника. Профессиональный театр в России в этом ключе и развивался; периоды вольнодумства сменялись разной силы и продолжительности репрессиями. После начала полномасштабной войны с Украиной военно-политическое руководство России, очевидно, вернулось к этим архаичным представлениям.
Причем тут терроризм
Возникает абсурдный вопрос — как шесть лет заключения режиссеру и сценаристу помогают России в борьбе с терроризмом? А то, что в этой сфере в России все нехорошо, сомнений, кажется, не вызывает. Теракты 2024 года в московском «Крокус Сили Холле» или в Дербенте и Махачкале с массовыми жертвами и ответственностью ИГИЛ этому очевидное свидетельство. И вроде бы надо как-то эффективно этому что-то противопоставить — тем более опыт противодействия терроризму в России большой.
И тут громкий процесс по делу об «оправдании терроризма»: обвинитель и судья как бы разоблачают подлинных, глубинных вдохновительниц исламского подполья — пару театральных девушек; клеймят поставленный ими спектакль «Финист ясный сокол», сочувствующий женщинам, которые вышли замуж за боевиков Исламского государства и уехали в Сирию. За такое — конечно, шесть лет.
Галочка поставлена, ненавидимая либеральная общественность страдает, скрепы затягиваются, борьба с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом обеспечена. Плюс в карьеру, лычки можно получать. Удобно? Удобно!
Только ну в самом деле: как это помогает предотвращать теракты и решает проблему перехода россиянок в радикальный ислам?
Борьба с терроризмом еще с начала нулевых, после множества терактов из-за войны в Чечне, провозглашена руководством в России одной из главных задач. Количество уголовных дел по статье 205.2 очень быстро росло. Как и количество приговоров — с двух в 2013 году до 274 в 2022 году. Но основной вал «террористических» дел в России приходится на ставшие инструментом политических преследований обвинения за «слова» — оправдание или пропаганду терроризма, отмечает Re: Russia. А после начала полномасштабной войны с Украиной эта тенденция только усилилась, что оттеснило на задний план собственно борьбу с терроризмом, который в представлении руководства страны теперь может быть связан главным образом с Украиной.
Кстати, статья 205.2, по которой судили Женю и Светлану, появилась в российском уголовном кодексе после того, как Россия в 2005 году присоединилась к конвенции Совета Европы «О предупреждении терроризма» (после трагедии в Беслане в 2004 году, устроенной чеченскими сепаратистами). Правда, за годы существования этой статьи ключевых признаков состава преступления в России так и не было сформировано — ни в теории права, ни в судебной практике. Что оставило широкие возможности для ситуативной ее трактовки следствием. Удобно? Удобно!
Бороться с инакомыслием, недовольными, противниками войны с Украиной гораздо легче, безопаснее и, что особенно важно, результативнее для карьеры, чем разбираться с тем, что такое исламисты, ваххабиты — они же бегают и стреляют. А еще можно навлечь на себя, например, гнев профессора Рамзана Кадырова (тоже бегает и стреляет). Или, например, «Талибан» — это еще вроде террористическая организация в России, но с другой стороны — уже и союзник в борьбе с терроризмом.
Откуда жестокость
При Владимире Путине российский театр переживал ренессанс, сохранял творческую и политическую автономность от властей — до поры до времени. Подобную привилегию в военное время, когда все должны сплотиться вокруг нацлидера перед внешней угрозой, идеологи в Кремле посчитали недопустимой. Когда в феврале–марте 2022 года театральные деятели — артисты, сценаристы, режиссеры, менеджеры — категорически осудили вторжение, увольнялись в знак протеста, театры в России накрыло то, что называлось в СССР «чистка», — репрессии и увольнения.
Ладно, лишили постов высказавшихся против войны режиссеров, включая худруков московского «Современника», петербургского Большого драматического театра имени Товстоногова, Центра имени Мейерхольда и многих, многих других. Перекроили репертуар, уволили актеров, вымарали их имена в афишах. Переименовали, наконец, театр Романа Виктюка, народного артиста России и Украины.
Но зачем лишать свободы? У Петрийчук, в конце концов, на иждивении младшая сестра и пожилые родители. У Беркович — две девочки-инвалида 17 и 19 лет, которых она удочерила.
Вопрос этот относится не только к обвинителю Екатерине Денисовой, настаивавшей, чтобы Евгению и Светлану суд не отпускал под домашний арест. Вопрос этот относится и к судье Второго западного окружного военного суда в Москве Юрию Массину, согласившемуся с прокурором во всем, включая приговор: как просили, шесть лет лишения свободы. Ждать иного от российского прокурора, тем более по делу об «оправдании терроризма», было бы, наверное, слишком самонадеянно. Но почему судья просто не оштрафовал, например? — в 2019 году, например, таких приговоров было семнадцать. В конце концов, это вопрос о человечности.
Да, раньше такое было возможно. В том же 2019 году по обвинению в «оправдании терроризма» осудили псковскую журналистку Светлану Прокопьеву — за колонку о мотивах самоподрыва 17-летнего анархиста Михаила Жлобицкого в здании архангельского управления ФСБ (были ранены три сотрудника). Приговор Второго западного окружного военного суда — штраф 500 000 рублей: в те «вегетарианские» времена суд мог не согласиться с обвинением, требовавшим для Прокопьевой те же шесть лет колонии. Тогда суду было понятно, что попытка понять не равна оправданию. И суды по этой статье могли выносить приговоры ниже минимального срока. В военное время, видимо, это малореально.
В ходе процесса судья Массин не высказывал какой-то склонности к жестокости. Напротив, казалось, он демонстрирует деятельную заинтересованность, расспрашивая Евгению и Светлану о весьма интимных обстоятельствах их жизни — например, подробности о состоянии здоровья приемных детей Беркович (она не хотела произносить диагнозы во всеуслышание), родителей и сестры Петрийчук, какая помощь им нужна. Казалось, подробно расспрашивая об этом, судья размышлял о добре и зле, материнской, родительской и сестринской заботе. Решал какой-то внутренний этический вопрос, а может и не один. Сам судья, к сожалению, об этом не расскажет, но едва ли ему неведомы эти общечеловеческие чувства.
Едва ли судья считает себя безнравственным человеком. Он молод — родился в 1983 году; учился в военном университете. Потомственный военный судья — его отец был судьей Третьего окружного военного суда. Было бы неверно представлять его каким-то монстром. Наверняка судья, как и прокурор — добропорядочные, хорошие люди.
Просто для них, скорее всего, подсудимые по террористической статье — враги. А к ним неприменимы нормы морали — эту «теорию» о непригодности гуманного обращения с врагами еще в 1930-х продвигал генпрокурор Вышинский. Тогда, в годы большевистского террора, пользуясь этой максимой, пытали Всеволода Мейерхольда, выбивали признания в создании — да, да — «диверсионно-террористических» организаций.
За примерами можно не ходить так далеко: есть множество свидетельств (1, 2, 3) вернувшихся из российского плена украинских военных, рассказавших о порой бесчеловечном отношении. Если на войне с Украиной можно так относиться к врагу, то почему нельзя так же — к врагу внутри России? Судье, вероятно, хочется быть добрым, справедливым, иметь хорошее мнение о себе; но надо сделать что-то неприятное, даже, возможно, плохое. Тогда, во-первых, можно положиться на выбор авторитета сверху. Удобно? Удобно!
Можно не исследовать, что такое терроризм и где там поддержка его в словах или поступках подсудимых. Начальство постановило — это называется терроризм, а это те, кто его оправдывает, и все — нижестоящие сбросили ответственность, избавились от этического выбора. Ну, надо посадить — что ж, такая работа.
А нейминг в этой истории очень важен. Определение в разные враждебно маркированные группы — экстремисты, иноагенты, предатели, враги, сочувствующие терроризму — неугодных и политических оппонентов помогает принимающему решения избавляться от выбора, моральных сомнений. Одно дело принять этически недостойное решение по отношению к человеку, равному себе, — это сложно, порой тяжело. И другое дело — к кому-то, кто хуже, с сильным изъяном.
Неважно, есть этот изъян или нет, главное — поместить человека в соответствующую «чужую» группу за пределы своей идентичности (а группу эту к тому же определяет и помещает в нее людей государство). Потом можно с интересом исследовать обстоятельства жизни подсудимых и в заключение растоптать приговором (как тараканов).
По крайней мере те, кто воспринимаются как представители государства, этим приговором заявили новый манифест ксенофобии.
