«Изгнанничество должно стать действием и подвигом», — писал близкий Владимиру Путину философ Иван Ильин, сам изгнанный из России в 1922 году, когда по указанию Ленина ГПУ стало активно очищать страну от «вредных насекомых» с профессорскими аттестатами.
Как пишет знаток русского зарубежья Алексей Зверев, подвиг понимался очень по‑разному. От подготовки и осуществления террористических акций на территории, прежде называвшейся Россией, до деятельного сотрудничества с советской агентурой, чтобы «искупить вину». А большинству было не до подвига — надо было просто выживать.
Конечно, аналогии — весьма грубый подход к анализу ситуации, часто ведущий к ошибочным выводам. Но опыт первой волны эмиграции из большевистской России интересен не столько способами выживания в других странах сто лет назад, тем более что возможности все же изменились, сколько осмыслением миссии русской эмиграции, опыт которой вполне может пригодиться и сейчас.
Несбывшиеся надежды
К окончанию Гражданской войны в 1922-м лежащую в руинах Российскую империю, разделенную на победивших «красных» и на проигравших «белых», покинуло порядка 1 млн человек — примерно столько, сколько вынужденно уехало из России после февраля 2022-го от начатой Владимиром Путиным полномасштабной войны с Украиной.
Оставляя Россию после октября 1917-го, многие надеялись скоро вернуться. Тогда не было термина «релоканты» — как, собственно, и корпораций, стартапов или удаленной работы. Но они точно уезжали на время, не распаковывая в гостиницах вещи. «Один „вырвавшийся из ада“ помещик говорит, что большевики больше двух месяцев не продержатся», — передавала настроения в Париже писательница Надежда Тэффи.
Однако надежды на то, что большевистский режим скоро рухнет, не оправдались. Окончательно разговоры об этом в Париже, ставшем центром русской эмиграции в Европу, стихли после того, как Франция в 1924 году признала советскую Россию. Бурная, но недолгая пора русских зарубежных съездов с обсуждениями фантастических проектов государственного устройства после восстановления монархии или выборов нового Учредительного собрания, закончилась. Стало ясно, что отъезд — это надолго. Или навсегда.
Раскол страны
От большевиков не уезжали — спасались. Захватив власть, они требовали беспрекословного подчинения своей воле, подкрепляя это массовым террором. Милость к падшим для нового режима была гнилым буржуазным либерализмом. Так что тем, кто не принял нового порядка, оставался единственный кажущийся разумным выход — эмиграция.
Из большевистской России морем — через Одессу, Севастополь, Новороссийск и Владивосток — и по суше (через финскую, эстонскую, белорусскую границу) уезжали монархисты и анархисты, аристократы и конституционные демократы, интеллектуалы, религиозные мыслители и неграмотные крестьяне, казаки и студенты, кадровые военные и творческие знаменитости. По сути, это был исход почти библейского размаха: в ту волну из большевистской России, по разным оценкам, уехали от 1,5 до 3 млн человек.
Владимир Путин не раз давал понять, как он недолюбливает большевиков, которые, в его представлении, ограбили страну и даже ответственны за распад СССР. И вот нацлидер, начав войну против Украины и взяв курс на милитаризацию и разрыв с Западом, разделил страну на «своих» и «врагов». Массового террора не последовало, но мобилизация, идеологические перемены, запугивание через медиа, политические репрессии и убийства, пусть и точечные, принесли схожий результат.
Многие настроенные против войны россияне выбрали остаться, надеясь пережить катастрофу в России — в том числе, очевидно, с оглядкой на порой тяжелый опыт предыдущих волн эмиграции. Из уехавших после февраля 2022-го минимум 650 000 не вернулись; спустя два года они активнее продают недвижимость в России, понимая, что скорее всего уже и не вернутся. Турбулентность в миграции, переезды продолжаются. Многие постепенно перебираются в страны Европы, Южной Америки и США.
Эта пятая волна эмиграции, как и век назад, оказалась довольно разноликой — от анархистов и сионистов до левых и правых разного спектра и верящих в прекрасную Россию будущего сторонников Алексея Навального. Уехали российские муниципальные депутаты, политические активисты, журналисты, юристы, экономисты, бизнес-консультанты, предприниматели, айтишники, знаковые для России писатели, артисты, художники и музыканты, около 2,5 тысяч ученых, врачи, педагоги. Военных почти нет, но, как и век назад, это в основном люди умственного труда. И, кажется, им (нам) хорошо бы не повторять давних ошибок.
Споры и склоки
Политика в предреволюционной России отличалась идеологическими расколами. В Рассеянье они усугубились. Меньшевики, насмерть разругавшись с большевиками, перессорились и между собой. Все спорили — то ли спасать страну, то ли русскую культуру несуществующей более России. А спасающие Россию, как писала Тэффи, увязли в политических интригах, «куда‑то ездят и разоблачают друг друга».
На досуге интеллектуалы спорили, кто изощренней может выругаться по‑русски.
Качества, в которых более всего нуждалась русская диаспора сто лет назад, — это деловитость и организованность, пишет Алексей Зверев в своей работе «Повседневная жизнь русского литературного Парижа. 1920–1940»: «Но чаще в ее среде встречались неистребимая российская безалаберность, или отупение и цинизм, или разгул, в котором сгорали остатки прежних богатств».
Примерно такую картину жизни русских в Париже (сегодня на эту роль может претендовать, пожалуй, Рига или Берлин) находили читатели стихотворных фельетонов Дон-Аминадо, раз в неделю украшавших литературную полосу выходивших вплоть до нацистской оккупации «Последних новостей» (тираж газеты был за сорок тысяч, подписчики по всему миру):
Живем. Скрипим. И медленно седеем.
Плетемся переулками Passy
И скоро совершенно обалдеем
От способов спасения Руси.
Вокруг шумит Париж неугомонный,
Творящий, созидающий, живой.
И с башни, кружевной и вознесенной,
Следит за умирающей Москвой.
Другая крайность в русских эмигрантских настроениях — полное безразличие и опустошённость. Духовная апатия настигала тех, кто после крушения надежд на желаемые перемены в России оказался на идейном распутье: оставаться русским или, как сказали бы сейчас, ассимилироваться? Многие были раздавлены бытом — хотя на деньги филантропов и международных организаций были открыты русские больницы, клиники, ясли, дом престарелых и даже русское кладбище.
Но нужно было самим искать заработок и кров. Конечно, были русские негоцианты, но они регулярно помогали в основном именитым эмигрантам. Министры и генералы предпочитали мемуары и долги, казачество — крестьянский труд на виноградниках. Вчерашние офицеры и студенты шли в таксисты, грузчики, официанты и дворники, на автомобильные и химические заводы и, если повезет, статистами во французский кинематограф (русский во Франции после открытия звукового кино захирел).
Центр притяжения
Тем не менее оказавшиеся в изгнании продолжили русскую культуру и размышления о будущей России. Русский Париж, а с ним Берлин и Прага, стали теми самыми культурными, политическими и образовательными центрами эмиграции, которые было невозможно игнорировать в новой, советской, России. Русских эмигрантов в итоге обсуждали в СССР, в Париж наведывались советские писатели. В пользу этого сыграла и Нобелевская премия по литературе Ивану Бунину, официально «лицу без гражданства», в 1933 году.
Кто-то — как Бунин — для себя определил, что будет писать об ушедшей стране, потерянной уездной Руси (о прошлом, а значит, о вечном). Кто-то попытался — и успешно — соединить русскую культуру с новыми реалиями (Владимир Набоков, написавший в Париже на английском «Подлинную жизнь Себастьяна Найта»). Мировое признание в Париже получили дягилевский балет, знаменитые актеры (Иван Мозжухин), режиссёры (Вячеслав Туржанский) и сам Федор Шаляпин. Кто-то — как единомышленники парижской группы «Новый град» во главе с философом Георгием Федотовым — стремились создавать педагогов, инженеров, врачей, писателей для общественной работы в будущей России.
Да, военно-политическое руководство советской России пыталось вернуть как можно больше уехавших и наказывало нелояльных эмигрантов лишением российского гражданства (после этого Лига Наций ввела «нансеновские» паспорта). И кто-то возвращался — как Александр Куприн, чтобы умереть (позднее Бунин от уговоров приехавшего Константина Симонова отказался); как Сергей Прокофьев или Александр Вертинский, ради творчества и слушателя; или как граф Алексей Толстой, жаждавший благ, чьи хвалебные речи об СССР под аккомпанемент чекистов вскружили в эмиграции головы многим (и потом следователи НКВД тысячами штамповали возвращенцам обвинения в шпионаже, а это «10 лет без права переписки», то есть смертная казнь).
Новые возможности
Интеллектуальная, духовная и литературная жизнь русского Зарубежья – несмотря на короткий двадцатилетний период, завершившийся нацистской оккупацией Европы, – была очень плодотворна и оказалась востребована в дальнейшем в советской и постсоветской России для осмысления произошедшего и планов на будущее.
Другое дело, что плоды каждый может выбирать по себе — вот и Владимир Путин нашел единомышленника не в трудах русских мыслителей, считавших себя антикоммунистами и антифашистами, высоко ценящими демократический дух и личную свободу человека в западной цивилизации (философ Федор Степун). Путин нашел себя в философе Иване Ильине, идеологе Белого движения, увлёкшегося ради спасения от большевизма фашистскими идеями.
Уехавшие из предельно атомизированной путинской России еще оглядываются по сторонам и, похоже, пока не осознали себя как нечто цельное — как пятую волну эмиграции с политическим представительством, а не отдельные сообщества релокантов. У очень многих из них, судя по интервью, сократился горизонт планирования, так и не решен вопрос «куда жить дальше». Кто-то, живя ожиданиями в условиях неопределенности, безвременно завис в этом статусе — но сколько так может длиться?
Пока российские активисты помогают украинцам; российские артисты, музыканты гастролируют по Европе и собирают полные залы, делясь мыслями и переживаниями о войне и происходящим с Россией. Театральный режиссёр Кирилл Серебренников в новой постановке Legende уже экспериментирует с интернациональной труппой (российскими и немецкими актерами и грузинским хором). А ученые, исследователи и просто популярные блогеры в изгнании устраивают в YouTube и Zoom межстрановые видеостримы на актуальные темы, собирая порой сотни тысяч просмотров.
Современные реалии (интернет, соцсети, видеосвязь, самолеты) сокращают расстояние и оставляют возможности тем, кто хочет, культурно и политически сосуществовать в эмиграции с реалиями жизни из России (где остались родные и друзья). И, конечно, можно в своих суждениях, планах ориентироваться на мнение и реакции россиян, как об этом говорят вывезенные из заключения политики Владимир Кара-Мурза, Илья Яшин или Андрей Пивоваров. Но это не мешает размышлять и о культурной и политической миссии самой пятой эмиграции, ее задачах.
Так было сто лет назад. В 1924‑м на эту тему выступил, в частности, Иван Бунин с программной речью «Миссия русской эмиграции»; в 1935-м — философ Георгий Федотов опубликовал статью «Зачем мы здесь?». Заявлений было много больше, но если откинуть декадентские, о пропащей стране, то предназначение русского Зарубежья понималось как сохранение наследия русской культуры и начертание контуров будущего преобразования России после большевиков. В том числе на идеях демократии и свободы, для защиты которых тот же «Новый град» находил убедительные слова.
Нужны, очень нужны они и сейчас — путинская Россия тоже ведь когда-то закончится.
